ananas_raz

Пару лет назад мы с К ещё эренбургствовали: регулярно встречались в кафе и говорили о литературе. Потом пришла жизнь, и волосатой, кау у итальянского пекаря рукой, энергично вмешала нас в своё тесто; теперь нам некогда встречаться. К. когда-то рассказала мне про редактора Хемингуэя, который запретил писателю использовать прилагательные. Они с Хемингуэем договорились, что за разрешением на каждое прилагательное тот будет приезжать в редакторский офис. (Возможно я что-то неточно запомнила, но мне нравится так.)Тогда я не совсем понимала чем прилагательные так уж плохи и лишь в последнее время стала ощущать: под многими из них маячит острие учительской указки: обрати внимние, эта ель - разлапистая, эти шишки - пахучие. И в самом деле тоска. Писать без прилагательных - это бултыхаться на глубине, не умея плавать, таращиться, кашлять наглотавшись солёной воды, но при этом - жить, а не сообщать об этом. Может я попробую не совсем отказаться, но взвешивать каждое.
Вчера дико устала после двух групп без перерыва. (Не, не буду пока отказываться от прилагательных, как я без них расскажу про свою дикую усталость?) Иногда четверг проходит легко- тогда просто достаточно отдохнуть. Но в иные дни кажется, что кровь наполняется какой-то нездоровой газировкой. Непонятно, как её избыть, потому что просто лечь и отдохнуть - не получается. Что-то гудит в руках и ногах и можно часами медитативно пить чай, принимать душ, или лежать с книжкой - не проходит. Мне ещё крупно повезло, что много лет я счастливо избегаю езды в часы пик: начинаю рабочий день либо слишком поздно, либо слишком рано. Утром, или "Утром" - в автобусах с полусонными школьниками (в 6), или со стариками (в 11), А вечером в транспорте полно нарядных парней и девчат, которые едут развлекаться. И автобусы и трамвай - полупустые, люди - добрые и весёлые. Теперь понимаю, почему люблю общественный транспорт, в то время, как все его проклинают. Вчера разбирали выставку и потому ехала назад в пять вечера. Воть где ужас-то! Люди, которые начинают в девять и возвращаются в пять, обречены на депрессию. Что-то очень унижающее человеческое достоинство есть в этих переполненных автобусах и пробках.

"Никому не рассказывай, что ты встаешь на работу в пять утра, - говорит Т, - это звучит дико, это тебя не красит." А когда я вставала на работу в 11 дня это, можно подумать, было зашибись как стильно. Я много лет была совой, возможно я стала маниаком ранних утр. Сегодня приехала на работу ещё раньше обычного. Я полагала, что это будет мило; я буду сидеть, где-нибудь в дальнем уголке кафетерия с первой чашкой кофе ботц и наблюдать как начинается день, все эти милые бытовые мелочи, вроде воробья пьющего из лужи. Но тут ждал удар: кафетерий в этот час закрыт. Вот оно! Вот что ожидает чересчур праведных праведников: они не получают желанного света, потому что без чашки кофе оказываются не в силах дождаться солнца. Полтора часа до начала работы, а кофе нет, шоколадного батончика Буэно нет, и нет ни одного автомата с едой, или питьём. Подумала, не пробраться ли в спортзал и поспать там тихонько на матах, поспать на травке, поспать на скамейке, найти какую-нибудь подсобку и поспать, зайти в раздевалку при бассейне и поспать там, поспать в грузовом лифте, в вестибюле в кресле, в дальнем тихом туалете, но тут открылся кафетерий. Из кафетерия вид на бассейн, но людей там не видно, видны только взмахи рук, но иногда замечаешь, что кто-то целеустремлённо плывёт в твою сторону и очень странно бывает встретиться взглядом с этим плывущим.
...

Постоянно встречаю в автобусе Девушек Из Зоопарка. Они в форменных зелёных футболках и грубых ботинках, заляпанных чем-то экологическим. Мне кажется, что им все завидуют, все ведь мечтают работать в зоопарке. Уверена, там платят гроши, спасибо ещё, что от работников не требуют, чтобы они платили за каждый час своей работы. (Иерусалимский зоопарк довольно гуманно сделан. Африканским большим животным и хищным птицам там конечно не сахар, им нужно больше простора, а вот олени, зебры и косули вообще на свободе, у них целая небольшая долина, а у фламинго и уток - небольшая речка. И ещё какие-то весёлые обезьяны бегают шайкой по всей территории.) Люди зоопарка развивают особое направление Иерусалимского дауншифтинга, потому что все остальные в этом городе забили на карьеру по духовным причинам, а эти - по каким-то другим духовным причинам. Если кто не знал, то да, у нас здесь дауншифтинг, я всегда об этом думаю, когда смотрю с каким азартом мы покупаем чудовищную китайскую одежду, с каждым годом всё больше напоминающую арт- обьекты, а не блузки, или юбки, и сколько здесь хрупких маленьких людей, явно недоедавших в детстве, в своих больших семьях, и как в сущности, мы здесь не избалованы.

В автобусе ехал старик с двумя швабрами. В Израиле новую швабру обычно покупают в двух случаях: либо на Песах, либо при переезде на новую квартиру. Старик вполне мог переехать, но две-то ему зачем? Возможно, этот старый человек просто хорошо себя знает: обычно ему тяжело себя заставить начать уборку, а когда в каждой комнате по швабре, то как-то легче. Но самая простая версия: в магазине была скидка на вторую покупку и старик, побродив среди чайников, ковриков для душа и тостеров, осознал , что ему ничего этого не нужно и купил ещё одну швабру. На своём маршруте я уже несколько лет встречаю одних и тех же людей. Я вижу их несколько секунд, но они накручиваются, наслаиваются и с годами превращаются уже в приличный кусок времени. Так что иногда их истории со временем прирастают информацией. Например днём я встречаю очень худую, сутулую пожилую женщину (одежда на ней висит, как на вешалке, или на призраке - немного косо. Кажется, что пустое платье приближается к тебе стремительно, словно его ветром несёт, и единственная объёмная вещь в её облике - огромные пухлые кроссовки). Она идёт несколько километров, в сторону автобусной станции, всегда в одно и то же время. Лишь недавно, встретив её случайно в другом районе, я осознала, что до сих пор видела лишь небольшой фрагмент её каждодневного моциона; она, оказывается, идёт издалека. А в трамвае изредка можно встретить мужчину (израильтянина) в белой футболке с портретом Сталина. У него таких несколько, с портретами разных лет. Его история не прирастает. Наверное потому что никакие новые обстоятельства не прояснят, почему человек становится козлом.

Шиш с маслом нам был бы, а не Июнь 12, если бы не надпись на заборе, которую заметила по пути домой. Там было написано на иврите: "Разведённый папа, не кончай с собой!" Надпись была сделана чёрным спреем, аршинными мохнатыми буквами. Тут уж у меня воображение заработало. Видимо по этому маршруту ходит печальный разведённый мужик, а его друг (он скорее всего тоже разведён, иначе почему его так задела эта тема, спрашивается?) так вот, его друг пытается его подбодрить. А "папа" - это чтобы напомнить ему об его обязанностях, чтобы не очень-то разбрасывался, дети-то ещё не выросли.
Лет десять назад в районе центральной автобусной станции кто-то регулярно расписывал заборы химическими формулами. (Особенно любил писать на новых строительных заборах хорошим толстым фломастером) Иногда повторяющиеся формулы образовывали узоры, которые тянулись через весь забор - явно же обсессия была у человека. И куда он (она?) делся - непонятно. На Струнном мосту, на одном из подсвеченных стёкол, которыми выложена дорожка для пешеходов, образовался целый пейзаж - панорама Иерусалима, которую нарисовали ветер, песок и копоть. Если бы сейчас было начало прошлого века, то можно было бы послать фото в газету и озаглавить заметку: "Загадка века! Таинственное и шокирующее появление нерукотворного пейзажа на Струнном мосту!" На этом мосту одна из стен - наклонная и люди, которые там фотографируются, не знают, как на неё опереться и робко жмутся рядом. Но как-то раз я видела, как один подросток фотографировал там приятеля и тот вёл себя, как фотомодель международного класса. Он полулежал на этой наклонной стене и хмуро смотрел в объектив и с тех пор мне эта стена кажется идеальной для таких съёмок.
По пути домой встретила сразу двоих, снимающих ночные улицы на телефон. Первую увидела в трамвае. У всех людей, снимающих что-то на телефон, одинаковое выражение лица, напоминающее египетские маски фараоновых жён: глаза распахнутые, но при этом, как бы не видящие, и губы в полуулыбке. Девица снимала стены старого города и сразу же отсылала кому-то. А вторым был астеничный религиозный мальчик лет четырнадцати. Он меня озадачил: телефон он держал не со стороны окна, что было бы логично, а с противоположной. При этом он прислонял его к уху, так что я думала, он слушает музыку, а оказалось - он снимал то, что у него за спиной: убегающую назад ночную дорогу, фонари, тротуары. Текст получился про мужскую дружбу и случайных документалистов и я - один из них. Фото грязевого пейзажа прилагается.

N говорит как-то раз: "Резко ты с людьми, Аня. Мягче надо быть." Я спрашиваю: "Когда это я резко?" Она говорит: "Да всегда почти." Я говорю: "Ну вот сейчас с официантом говорили, резко было? " Она говорит: "Вот о том я и толкую" А я: "А почему тогда он улыбается?" И тут официант говорит: "Я улыбаюсь, потому что вы говорите по-русски. У меня есть друг, он научил меня русским словам. Сказать?" "Валяйте". И тогда официант откашливается, отступает на шаг и произносит: "Зьима прьибльижайииитза!" Я говорю: "Очень похвально, молодой человек, но ваш друг видимо смотрел неудачную версию "Игры престолов". Пусть скачает другую, с качественным переводом, где "Зима близко". Правда же лучше звучит? И вам же легче будет произносить". А N покачала головой и говорит: "Ну вот, опять."

Сегодня не выходила из дома, так что все события этого июньского дня сводились к ментальным приключениям у монитора. Хотя нет. Вчера поздно ночью, а значит, строго говоря, уже сегодня, на свет залетел огромный мотыль. Он был очень изысканным, напоминал дизайном викторианскую гостиную: бежевые обои с тёмно-красной каймой, а на них несколько разноформатных картин, овальных и прямоугольных, в тёмных рамах.
Увидела в ленте, что кто-то продаёт две книги из "Библиотеки приключений" и сразу вспомнила их запах, горько-кислый и их тяжесть (сейчас она другая у книг, либо легче, либо тяжелее, либо просто иная). Ещё вспомнилось какое строгое выражение было всегда у первой страницы. Сам шрифт казался надменным, словно говорил: "Иди отсюда, ты ещё маленькая." И правда ведь, эти книги часто очень не по-детски начинались: слишком скучно, с перечнем утомительных подробностей, топонимов, с описания жизни второстепенных персонажей, а я была развращена советскими книжками, написанными специально для детей , "для ребят" (Одна даже так и называлась "О вас, ребята". Именно она кстати и была самой жуткой: в половине рассказов там дети-герои гибли, либо находились на краю гибели. Например, там был рассказ про трёх мальчиков-друзей, которые участвовали в подполье в оккупированном городе. Один из них был болезненным и слабым (наверное астма, судя по всему) . И надо же, что именно к нему с обыском пришли фашисты. Мальчик бросился бежать, немцы за ним. В него не стреляли, чтобы взять живым. А он почему-то бежал по какому-то странному маршруту, время от времени издавая страшный нечеловеческий крик. Фашисты ещё дивились, что он себя ведёт себя так нелепо, как припадочный. Потом стало ясно, что он пробегал мимо домов своих друзей, а кричал, чтобы их предупредить. Предупредив последнего он упал и умер. Последние рассказы были уже про наше время и я всё думала, ну а сейчас-то как они ребёнка укокошат, интересно? Но эти рассказы были уже не такими кровавыми. Одна девочка жила очень бедно, она пригласила одноклассников на новоселье кажется, но там ещё был мажор, у которого в этот же день был день рождения и он подстроил так, что одноклассники не заметили приглашения девочки и пошли к мажору. И тут-то на них (откуда-то) обвалилась снежная лавина, но бедная девочка как раз шла разбираться, почему к ней не пришли и увидела всё это и ей-то пришлось всех откапывать. Ещё меня впечатлил рассказ про маленьких бюрократов. Школьники делали кастрюли на уроках труда и один честолюбивый мальчик с замашками партийного лидера убедил ускорить процесс в ущерб качеству и обогнать всех в соцсоревновании. Кастрюли предназначались в подарок мамам на восьмое марта. И вот ближайший друг этого лидера (партбилет номер два) сидит вместе с родителями за накрытым столом и мама выносит из кухни кастрюлю с горячим супом и тут у кострюли отваливается ручка, и кипяток обваривает мамину руку, а она не выпускает кастрюлю и всё держит её, чтобы не пролилось на мужа и сына. Таня, вы видите до чего вы довели меня с этим летним проектом ни дня без строчки?! Похоже я каждый день теперь буду писать этот мутный поток. Я же ещё фильмы могу пересказывать, обожаю это делать.

Лето. 9
У меня на компе теперь экологичный виндоус семь. Я чувствую себя как какой-нибудь любитель винила и сэкондов. Все иконки такие допотопные и милые. Это всё потому что подлый виндоус десять совсем распоясался. Он кутил, бесчинствовал и устраивал себе постоянные апгрейды без моего согласия. После очередного такого обновления система упала. Но теперь никогда больше. Мы создадим новый мир: белая древесина, лён, хозяйственное мыло, хлеб, молоко, танцы на траве... что там ещё? - сусло. Интересно, смогла бы я вернуться к своей старой Нокии? Я так её любила. Она была красного цвета, обмотана изолентой. В одной из игр в сообществе я дала её, как тему для текстов и она стала героиней двух хороших рассказов моих друзей. Её зарядки хватало на неделю, люди улыбались, когда я доставала её из сумки. Я предала её, когда пошла устраиваться на одну работу. Я тогда собиралась предать нас обеих: работа была фултайм, очень скучная и кропотливая. Мне сказали, что меня берут и собеседование - чистая формальность. Я надела что-то позитивное, подготовила пару убедительных реплик, и тут вспомнила про свой допотопный красный телефончик. Здесь его бы не оценили. Я купила какой-то чёрный кирпич, временный, безликий. Собеседование вроде шло нормально, но, в какой-то момент менеджер посмотрел на меня пристально и я поняла, что сейчас он видит у меня в руке старую красную Нокию, замотанную изолентой. Это был очень опытный менеджер, с хорошим чутьём, я ему благодарна. Я вернулась к своему расписанию с прорехами свободы. Но Нокия так и осталась лежать в дальнем ящике, пустая личинка с вырванным сердцем. Потом я её выкинула. Можно ли войти два раза в одну Нокию?

Выставка худкружка висит в клубе уже пару недель. "Ну что там говорят посетители про наши работы?" - спрашивают студийцы время от времени. Пару отзывов я слышала, когда развешивала их картинки (зрители тогда были совсем совсем не к месту: я бегала по вестибюлю и голову ломала, как всё разместить, чтобы никому обидно не было, а работник с молотком и сверлом грозился, что вот-вот уйдёт, у него рабочий день заканчивается. Вот тогда-то и подошли какие-то люди и задавали разные вопросы и делились впечатлениями. Надо было просить, чтобы наговорили на видео, а я только и мечтала, чтобы они отвяли.) А теперь я стала мучительно вспоминать, что они говорили, но я знаю темперамент своих учеников, общие слова их не насытят. "Художник работает в одиночестве, - послышался вдруг чей-то печальный и спокойный голос, - Художник, возможно никогда не узнает, как его картина отозвалась в сердце зрителя и в этом трагизм и красота его судьбы." Это был мой голос, это сказала я. Но в следующий раз надо повесить тетрадку для отзывов. Жаль, что раньше не догадалась.
Между тем папа пошёл на творческий вечер Войновича и купил там его книгу. "Ты пошёл слушать ЧУЖОГО писателя?" - возмутился брат. Папа оправдывался как мог, мол про мою книгу он уже много раз со мной разговаривал и даже писал замечания и впечатления на полях. (Мало того, он на полном серьёзе теперь спрашивает о моих творческих планах, но тут мы начинаем ржать конечно). В общем, папа оправдывался, но тут проговорился, что в конце вечера купил целых две книги Войновича. "Купил?! За деньги?! - возмутился брат, - А анину книгу, небось не купил!" "Не купил, - покаялся папа, - но как я её куплю, если она мне её сама подарила?" Вот видишь, какой горький абсурд, - сказал брат, - Кто нам дороже, Аня, или Войнович? Конечно Аня дороже, а платим мы почему-то Войновичу." "Но у близких родственников не покупают книги!" - сказал папа. "Не покупают, - согласился брат, - И что же делать?" "А давай ей просто денег дадим!"

Мне очень тяжело давать имена персонажам. Да ладно имена, а вот почему, спрашивается, так тяжело указать конкретную марку автобуса, на котором герой переместился из пункта А в пункт Б? В общем, пару лет назад, когда мне в одном рассказе нужно было указать номер автобуса я придумала самый нереальный для меня. (Не хотелось никаких вторжений текста в жизнь, то есть наоборот: жизни в текст). Может ли быть нереальным обыкновенное двузначное число? Вот представьте, может! Подобное сочетание цифр не встречалось мне раньше ни разу. Маршрут существовал, но я об этом не знала, потому что никогда, никогда, никогда на нем не ездила, никогда не была в той части города. Ну так вот, стоило придумать этот нелепый автобус, как я стала регулярно на нём ездить. Вначале эпизодически, потом регулярно, а теперь это очень важный для меня маршрут, на нём я езжу на работу, а в остальное время все случайные одноразовые дела (поход к врачу, деловая встреча, учреждение, где надо взять какую-нибудь бумагу), оказываются именно на этой оси. Я даже уже запомнила нескольких водителей. Пару лет назад, когда только начинала на нём ездить, я часто встречала там моложавую женщину, очень ухоженную, очень стройную и элегантно одетую. Она входила в автобус, опираясь на палку, всегда на одной и той же остановке, а вот выходила... Я голову себе сломала, думая, куда это она направляется. Дело в том, что она выходила в непролазной чаще. В Иерусалиме случаются нежданные пустыри, голые шоссе, ведущие непонятно куда, пустые холмы, но чащу здесь не так просто встретить. Автобус выпускал женщину в месте, где с одной стороны нависала многометровая стена обрыва, (обычно они в Иерусалиме приручены: обложены белым камнем, а этот был какой-то дикий: грубый известняк в ржавых пятнах, поросший колючкой, а с другой стороны был вообще полный трындец: густые непроходимые заросли. Остановка без всякого обозначения, ни навеса, ни даже элементарной жёлтой таблички. Только узкая полоска тротуара и эти вот жуткие кусты. Когда автобус, высадив женщину ехал дальше, я успевала увидеть как она стоит в своём элегантном пальто с палочкой (я не сомневаюсь, она бывшая балерина, или гимнастка) Она стояла лицом к зарослям, словно намеревалась в них нырнуть. (А что же ей ещё оставалось делать, если заросли с одной стороны, а обрыв с другой тянулись ещё долго по ходу автобуса). В общем загадка, упоительная и жуткая. И вот, в нынешнем ноябре, изучая как проехать на новую работу, я вдруг поняла, что мне придётся выходить где-то там, рядом с чащей. На деле оказаласось - не рядом. Я выходила именно на той же остановке (узнала и тот ржавый нависающий обрыв с одной стороны и заросли с другой.) Теперь я оказываюсь там каждую неделю. Пока автобус отезжает, я стою пару секунд, повернувшись лицом к "чаще" и "непролазным зарослям" Сойдя с автобуса, сразу видишь, что это всего лишь кустарник, растущий над спуском вниз и там, внизу, модерновое здание клуба, где я преподаю рисование. Женщину с палочкой я с тех пор ни разу не встретила. (По-прежнему уверена, что она балерина). Видимо она преподавала в клубе в тот год, а может быть тренировалась на тренажёрах. Хоть убей не пойму, почему место казалось мне таким диким. Почему я ни разу не увидела яркую крышу клуба, которая просматривается сквозь заросли? На самом деле это история для мотивационного лектора. О том, что стоит ездить на несуществующих автобусах и выходить на жутковатых остановках и возможно окажется, что там, внизу, клуб под яркой крышей, и кафетерий, и чай, и поделки из цветных ниток.

Когда возвращалась домой, вспоминала "Выживут только влюблённые" Джармуша. Фильм когда-то сильно разочаровал. Казалось, что это пролог и вот-вот начнется основная история. Но при этом я часто его вспоминаю (так что видимо уже и люблю) и всё из-за оранжевого фонарного света. Меня уже не первый год изводит невозможность описать иерусалимскую ночь, её неожиданную чёткость - словно линзу заменили. И этот оранжевый ночной свет как-то так вылизывает тротуары и дома,что они кажутся игрушечными, крохотными модельками - даже небоскрёбы, а ещё - они становятся очень загадочными, и это уже вообще невыносимо. Вечерние окна - отдельная боль. Она понятна была бы, если бы там, в освещённых квадратах, происходило что-то прекрасное: например семья сидела бы за накрытым столом с крахмальной скатертью, или плясали бы балерины, или, ну не знаю... обнимались бы люди и пили из тонких бокалов, так нет ведь, ничего подобного. Увидишь чью-то застеклённую лоджию, всю заваленную стопками картонных папок и идёшь потом, гадаешь: Ну что там в этих чёртовых папках, что? Чей-то домашний архив? Скучные адвокатские бумаги? Рукописи? Или видишь кусок кухни со старыми шкафчиками, какие-то тряпки, а всё равно умираешь от любопытства. Долго вглядываться нехорошо, так что взгляд на чужое - мгновенный, как выброс языка у хамелеона, что схватил - то твоё. Мне в этом смысле ещё и с друзьями повезло. Много лет назад одна подруга указала рукой на освещённые окна в старом доме на одной из главных улиц и говорит: "Как думаешь, кто там живёт?" Я беззаботно ответила, что эти старые дома наверняка все в аварийном состоянии, так что вряд ли там кто-то живёт. Там наверняка какое-нибудь учреждение. "Да, скорее всего это именно так, - сказала подруга, - но сейчас там горит свет, движутся чьи-то силуэты, а значит, сейчас там что-то ПРОИСХОДИТ, а мы никогда не узнаем что." С тех пор я всегда смотрю на те пыльные окна с тусклым светом. Происходит же там что-то, явно происходит, чёрт возьми!